Клара умерла через неделю, мучалась долго. А ничем и не лечили…А чем лечить? Грели да поили, врач не приходил, а когда пришел – поздно. Старшая Кристина поддерживала мать, та совсем сникла. Ни от мужа, ни от сына весточек нет, все сами по себе. Сколько ни писали… А к концу войны – таки пришло письмо, из лагеря, нашел почтальон их конюшню. Помер Иосиф, не выдержал 9-ти кругов сталинского Ада, но не превратился в «лагерную пыль», как того хотелось прислужникам «Отца народов», оцепивших страну колючей проволокой и отравивших народ демагогией о «Светлом Завтра».
Илья выдержал, перенес. Ужас лагерей не выжег в нем «человеческое в человеке». Немцы – трудармейцы, русские, прибалты, евреи, венгры – люди разных национальностей и веры сплотились там, на Севере, в единое лагерное сообщество, единую человеческую массу. И вовсе не «пятая графа» – национальность, определяла отношения «зэка» на зоне. А взаимовыручка, сострадание, понимание и поддержка, совесть, честь и товарищество, мужество и стойкость духа… Эти годы, все 15, и стали для Ильи его жизненным Университетом. Здоровья, правда, не прибавили…
– Илья Иосифович, Вы ж, как репрессированный, теперь и добавку к пенсии получите, и стаж Вам тут весь засчитают, – завистливо ворковала Виолетта Эрнестовна, соседка по общежитию, тоже из Киргизии. – Как сыр в масле будете кататься. Воздалось – таки Вам за все ваши мучения… Есть-таки Бог на свете… Все видит…
Илья Иосифович ничего не отвечал, лишь растерянно улыбался и кивал седой головой. Его документы, и всей его семьи «ушли» в «амт» на регистрацию вот уже как 2 недели, а ответа почему-то все нет и нет…
Освободили в марте 56-го, но «без рогов и копыт», т. е. без права возвращения на родину, в Поволжье. Сестру разыскал, мамину могилку «прибрал»…Не растерял он за эти «черные» годы ни языка, ни культуры, ни обычаев немецких. Хотя по замыслу ежовых и бериев – пустота должна быть на месте немецкой автономии – детей в Киргизию и Казахстан, родителей – но погост… Закончил педучилище, в институт не приняли, документы вернули, сказали, что «что-то там неправильно оформил»…
-Дети, встаньте! – парты громко захлопали.
-Знакомьтесь, ваш новый преподаватель немецкого языка, Илья Иосифович. Скажите все «здрасте»! – скомандовала завуч.
С той поры в старой школе рабочего поселка «Пятый ГЭС», что неподалеку от Фрунзе, появился любимый учитель.
– Я еще и в школу-то не ходил, а было нас в семье четверо, сестренки уже в 5-ом классе были, – сидя на ступеньках собственного дома и задумчиво глядя за горизонт, говорит Александр Моор, бывший деревенский паренек из Киргизии, а ныне известный в Дилленбурге да и во всем округе русскоязычный врач, отолориголог.- Спали мы все в одной большой комнате, и перед сном девчонки пересказывали сказки Братьев Гримм, на немецком языке, которые услышали на уроках Ильи Иосифовича. Так я под эти сказки, как под колыбельную, и засыпал… Дочь у него была красавица, моя первая школьная любовь…жаль, безответная, – смеется доктор Моор. – Мой брат, двоюродный, на ней женился, вот ведь какой конфуз… Да, я, собственно, и увидел-то ее впервые только под венцом, на свадьбе. Завидовал ему…
Крепкая семья была у Майеров, любовь свою встретил тоже с Поволжья, немку, депортированную. И дочь родилась, в паспорте – немка. И коллектив в школе подобрался замечательный, никто ни в лицо, ни в глаза, ни за глаза, прошлым не корил, национальностью не тыкал. Хотя в паспорте и стояло – немец, столь непростое – «немец», выстраданное, кровью и потом омытое, болью, отчаянием, страданием и надеждой выкованное… Как фитилек на ветру, не давали родители погаснуть в семье огоньку немецкой культуры, родному языку. Говорили с детьми по-немецки.
Патриоты… Патриоты – по любви к родине своей, к своей нации, а не по ненависти к другой. Собирались в их доме гости – и русские, и евреи, и татары. Были среди друзей и Фейгины, и Этусы, и Гапеевы. И не было неприязни, недомолвок, косых взглядов… О Родине, о Германии даже тогда и не мечталось, не те времена. Как вдруг все переменилось…
Из отпуска Макс Штейнберг вернулся окрепшим. Всего неделя, а сколько впечатлений! На острова не поехали, а отправились всей семьей, и старшего сына с собой прихватили, к друзьям в Австрию. А там – горы, лыжный курорт… Никогда прежде не был. Можно сказать, впервые встал на лыжи, и ничего, получилось…
Разгребать старые дела – занятие не из веселых. А тут уже и новые навалились… Решительно открыл нижний ящик, достал документы и углубился в работу…Компьютер, справки, звонки, запросы, ожидание…
Терпение уже лопнуло! Илья Иосифович послал уже три письма в «амт», прошло уже два месяца…. «Где документы? Где ответ?» Волнения не было, было лишь нетерпение. Руководство «штандесамта» так же обеспокоилось его нетерпением и взяло под контроль дело Майера. «Подсуетился» и чиновник – вместо писем стал рассылать «факсы», связался с компетентными органами в России. Теперь задержка была только с «той стороны». «Документы – в работе», – сухо отвечали каждый вторник из Москвы.
Уже трижды вынимал Илья Иосифович из почтового ящика стандартные ответы «амта» – «ждите».
После детальной и скрупулезной проверки документы семьи Майеров были, наконец-то, обработаны, зарегистрированы и занесены в компьютерную базу данных. Ответ ушел беспокойному адресату. В «амте» спокойно вздохнули.
Когда Илья Иосифович достал из ящика конверт с «окошечком», он почувствовал облегчение. Предчувствие, что это не очередная отписка, его не обмануло. «Ну, наконец-то, бюрократы закончили «волокиту». Вскрыл тут же пакет, и взгляд его торопливо побежал по строчкам.
«Уважаемый господин Майер. Принятые на регистрацию Ваши документы проверены и обработаны. В результате проверки установлено…»
Дальнейшее он читать уже не мог, ничего не видел, ослеп, как тогда, в Вятлаге…ни сердцем, ни глазами… Когда он переступил порог комнаты, жена и дочери обмерли, поняли, что произошло нечто непоправимое! Руки Майера дрожали и, листок с фирменным знаком «Штандсамта» выскользнув, упал к ногам на пол.
-Я еврей, – механическим голосом произнес Илья Иосифович и обессиленный прислонился к косяку.
Он почти не мучался. Грузное тело бывшего сельского учителя немецкого языка сразу же туго натянуло тонкую веревку, переброшенную через невысокую крепкую ветку в густом парке на окраине города. Его нашли лишь на четвертые сутки, детвора наткнулась. А семье сказал – «что подышать, мол, пошел, перед сном прогуляться…»
Упокоили «трудармейца» по-людски, со всеми почестями, как всех, по – божески, на кладбище, как бы признавая тем самым, слабость Духа человеческого, веруя в милость Божью, уповая на справедливый, по-отечески строгий, но справедливый Суд Всевышнего.
И поползли по городу слухи – «Еврей повесился, думал, что он немец,…лишился льгот и повесился… не хотел жить на «социале»… Нацист – значит, так ненавидел евреев, что сам себя и казнил…
Но были и умные, мудрые люди, не понаслышке знающие о «трудармиии», о лагерях, где выжить – было целью, смыслом жизни. Смерть ведь там везде, рядом, лег на нары – и помирай, закрыв глаза… И уж если кто выстрадал такое, выдюжил, борясь с нею, тот не уйдет в вечность из-за пустяка. На то должна была быть Причина!
Не поступил бы так Илья, зачитай ему этот «приговор» там, в лагере, в самом начале его «крестного пути». Снес все тяготы, лишения и удары Судьбы и Власти, зная за что – «немец». И вдруг – напрасно! Боль, борьба, страдания, надежда, вера, будущее, вся жизнь – напрасно, ошибочка в графе «национальность». Пожизненный приговор «немец», еще тогда, мальчишкой, – он принял на себя мужественно, снес все и пережил… и что же? Чужая жизнь, чужая вина – его расплата?
Нет, не это его убило! Жестокость палача не знает меры – ну, палец, ну, руку, ну, голову…К палачу непреложны категории доброты, жалости, милосердия… Он лишь слепое и послушное орудие, инструмент чье-то злой или справедливой Воли. И потому, не было бы это смертельно для Ильи там, в бараке. Он не был ни нацистом, ни антисемитом. Поэтому все равно, кем бы ни оказался он по архивным справкам – японцем, турком или эфиопом – все было едино, все было для него теперь смертельно – не немец!
Чужой для Родины-матери, Германии. Он был патриотом, он был «наци», в хорошем смысле этого слова, он любил Германию, ее народ, ее культуру, он был, он считал себя всю жизнь ее частицей. А она отреклась, отступилась… Затмение, отлучение…. «Детоубийца» – так в его сознании поступила с ним Родина-мать. Всю свою мученическую жизнь он принес на алтарь любви к ней, к Родине…. Думал, что на «алтарь», оказалось – на плаху. Нет любви, нет веры, нет опоры, сил, смысла жизни – нет самой жизни, мучительной в Начале и люто ненавистной в Конце?
Кого корить? Бюрократов, архивы? Так нет, ведь, чиновники лишь исправно выполнили свой долг. Архивы бесстрастны и неумолимы…
По ним было установлено, что Илья Иосифович был приемным сыном в немецкой семье Майеров. А корни его – в еврейской семье, репрессированной, а потом и расстрелянной еще в 35-ом. Оставшегося сиротой Илью и взял под свой кров Иосиф, добрый «самаритянин». Почему скрыл от «приемыша» правду? Не хотел ранить душу ребенка или же спасал его, уводил от погромов? Не предсказуем, оказался его благородный поступок…
Жизнь сама по себе имеет цену, даже не одухотворенная, даже без идеалов и любви… Листок, травинка, паучок.… Но выше этой цены, цены существования, проживания, земного прозябания есть Боль душевная, рвущая всего тебя на части от безысходной несправедливости…
У каждого свой предел, свое терпение, свой Крест. Он нес их сразу два – и свой, и чужой. Настал момент, когда ноша стала неподъемной. И тот, второй, стал для него – могильным.
Бог-Судья! Яви нам мудрость свою, чтобы умом узреть твой промысел божий!
