В прошлом номере я рассказала о начале творческого пути талантливого театрального деятеля, режиссёра Наталии Ильиничны Сац (1903-1993), первого в мире создателя детских театров. Одна из ярких страниц её жизни – работа совместно с всемирно известным немецким дирижёром Отто Клемперером над постановкой оперы Верди «Фальстаф». Были встречи с гениальным Альбертом Эйнштейном, выдающимся режиссёром Максом Рейнхардтом. Интересно увидеть этих незаурядных людей глазами наблюдательной нашей соотечественницы.
Продолжение. Начало в № 9 (159)
Постановка «Фальстафа»
Если обратиться к определению жизни, данному Н.И. Сац, как «явлению полосатому», то работу над «Фальстафом» она считает «одной из светлейших полос» своей жизни. Предыдущую часть я закончила на том, что весной 1931 года из берлинской Кролль-оперы Наталия Ильинична получила официальное приглашение осуществить совместно с дирижёром и музыкальным руководителем этого театра Отто Клемперером постановку оперы Верди «Фальстаф».
Муж Наталии Ильиничны Николай Васильевич Поповбыл в это время заместителем торгпреда в Германии. Постоянно с ним в Берлине она не находилась, так как не желала оставлять свой театр. Но в данный момент ейкак раз нужно было поехать к мужу. Прибыла – и сразу за дело. В первые дни концертмейстер знакомит с оперой:«Сам поёт за всех – много ансамблей, их пока надо довообразить, кое-что он просит ему подыграть на рояле. Но как объёмно он показывает, раскрывает… существо этой музыки!… Партитуру оперы он уже знает наизусть». Сац с энтузиазмом включилась в работу: изучать музыку, либретто, читать Шекспира. Кроме того, решила подтянуть свой немецкий, чтобы разговаривать с артистами без переводчика. Её распорядок дня: «Семь утра – читаю, читаю. Девять утра – школа Берлица – немецкий. Одиннадцать утра – с концертмейстером за клавиром. Три часа дня – поесть, передохнуть и с пяти вечера снова читать, думать, чтобы в семь сесть за клавир до тех пор, пока не слипнутся глаза».
Через две недели начались репетиции. На первой встрече артисты были удивлены, увидев своего руководителя постановки: маленькая, худенькая, да ещё и выглядевшая «увы, значительно моложе своих лет». А было ей тогда всего 28. Не каждый режиссёр в таком возрасте попадает на мировую сцену. Клемперер всегда называл её уменьшительным именем «Наташа», даже на афишах распорядился написать «Наташа Сац».
Встречу cартистами Наталия провела на немецком. «Несмотря на неправильные обороты моей немецкой речи, …беседа прошла хорошо и дельно», – вспоминает она. Дальнейшее сотрудничество протекало «радостно», «творческая атмосфера была чудесная». И заслуженный результат: «премьера прошла с огромным, да, огромным успехом». Восторженные отзывы прессы: «В постановке, … сделанной с ироническими акцентами и наивной радостью игры, много свежести…». «Певцы забыли все оперные жесты, играли подлинных людей, создавая идеальный ансамбль». Постановку отнесли «к лучшим оперным вечерам всей зимы». Наталия Сац с удовлетворением подводит итог: «Путь Кролль-оперы, руководимой Клемперером, был талантлив, прогрессивен, и я счастлива, что тоже приложила руку к спектаклю, который был признан кульминацией достижений этого театра».
Новые оперные постановки за рубежом
Клемперер предложил Сац должность главного режиссёра в Кролль-опере. Но детский театр для Наталии Ильиничны – дело её жизни. «Оставить театр для детей – об этом не может быть и речи». Однако поработать с немецким дирижёром ещё случилось. Через пару месяцев после «Фальстафа» Наталии Сац пришло приглашение дирекции аргентинского «Театро Колон» в Буэнос-Айресе на постановку двух оперных спектаклей. А за ним последовала телеграмма от Клемперера, в которой он просил не отказываться от предложения, поскольку будет дирижировать этими операми. Сац согласилась, и уже через две недели, 4 июля 1931 года, отплыла из Гамбурга в Южную Америку.
На этот раз работа не принесла ей столько творческой радости, как в Германии. В опере Буэнос-Айреса не было постоянной труппы, приглашали звёзд со всего мира. Переменами декораций и реквизита, как сейчас говорят, особенно «не заморачивались». Опера представляла собой скорее костюмированный концерт. Певцы поочерёдно выходили на авансцену и исполняли свою партию. И искренне считали, что только так и надо – дать возможность публике наслаждаться их голосом, а остальных на время исполнения по возможности отдалить, чтобы не мешали. Сац была в ужасе – как она сможет при таком подходе осуществить свои замыслы. Клемперер помогал молодому режиссёру. Он рассказывал устроителям «о Станиславском и Вахтангове. О режиссёрской … культуре России, о моём театральном воспитании», – рассказывает Сац. И «Наташу» уговаривал смирить свои запросы.
В конце концов, были найдены компромиссы: пригласили молодого художника, правда, не театрального, для оформления декораций и костюмов, назначили необходимое число репетиций. «И, как бы то ни было, появился творческий контакт, родилась общая жизнь оперы, комедийно-действенное начало вместо концерта в театральном костюме каждого певца в отдельности… Очень помогал мне своим авторитетом Клемперер, хотя иногда его излишняя горячность и портила дело». Н. Сац приводит в пример один эпизод. Аргентинцы – народ неспешный, как все южане, и поставка реквизита затягивалась. «Когда об этом от артистов узнал Клемперер, он так за меня обиделся, что начал махать своими длинными руками, кричать, хватать стулья…». В результате реквизит вообще перестали приносить, и Наталии пришлось дипломатично улаживать инцидент. Наконец, «Свадьба Фигаро» была поставлена и прошла с невиданным успехом. В письме к матери Н. Сац писала: «Вчера была премьера. Успех большой. Артистов своих «мировых» я завоевала – это они сами кричат, публика была в восторге… Пресса прекрасная, даже лучше, чем после «Фальстафа»…Но если там писали «Первая женщина – оперный режиссёр Европы», в сегодняшних газетах подзаголовки «Первая женщина – оперный режиссёр мира». Главная газета Буэнос-Айреса пишет, что «этой постановкой русская художница создала новую эпоху в искусстве оперы».
Затем последовала совместно с Клемперером работа над «Кольцом нибелунгов» Вагнера. Аргентинский театр предложил Сац продлить контракт, но она спешила в Москву, к своему театру, и отказалась.
У Эйнштейна
Великого Альберта Эйнштейна представлять не надо. Но я всё-таки просмотрела несколько его биографий. И выяснилось, что незаурядный характер учёного представляют весьма по-разному, нередки и негативные оценки.Тем интереснее заметки, оставленные Н. Сац о своих встречах с Эйнштейном, позволяющие увидеть его в непринуждённой, домашней обстановке.
Знакомство началось с того, что учёный с женой слушали оперу «Фальстаф» и были настолько очарованы постановкой, что пришли за кулисы выразить своё восхищение режиссёру. Провожая знаменитых гостей к их креслам, Наталия заметила, как сидевшие рядом люди «почтительно приподнимались со своих мест, вонзали глаза, полные восторга, в нашего гостя». Он был уже всемирно знаменит, его называли «Ньютоном ХХ века». На следующий день весь Берлин знал, что Эйнштейн посетил Кролль-оперу, что, видимо, остался доволен, много смеялся, аплодировал. А через день Сац поступило приглашение от учёного посетить его в воскресенье на загородной вилле. Сотрудники советского полпредства заволновались: надо не ударить в грязь лицом перед великим физиком. Те, кто в былые времена выезжал за рубеж, знакомы с этой опекой, с тем, как нас курировали и инструктировали перед встречей с иностранцами. Оказывается, уже в 1931 году такое наблюдалось. Наталии на дом принесли гору трудов Эйнштейна, чтобы она могла показать свою осведомлённость в его теориях, провели целую лекцию на тему его работ и даже подготовили на немецком языке пространный тост, из которого должно стать ясным, «что советская молодёжь… тесно соприкасается с достижениями современной физики, что она читает новейшие труды Эйнштейна».
И вот в сопровождении сотрудника постпредства Наталия оказалась на вилле учёного. Вместо ожидаемого замка в роскошном парке она увидела «в глубине сада-огорода деревянный, двухэтажный, простой и уютный» дом. Мне тоже довелось побывать в этом доме, а ныне музее учёного. Я бы не назвала его совсем простым и маленьким. Конечно, современные нувориши и не посмотрели бы в его сторону, но для нормального человека вполне достойное жилище. Кабинет, правда, совсем «уютный», почти весь занят огромным письменным столом. Сердце замирает – здесь создавались исторические труды! Посёлок вокруг виллы сейчас расстроился и закрыл, к сожалению, прекрасный вид на озеро, открывавшийся во времена Эйнштейна.
Но, рассказывает Н. Сац, до дома ей поначалу дойти не пришлось. Оказалось, хозяин с женой орудовали в саду и пригласили гостью присоединиться. Тут же она закатала рукава и принялась полоть клубнику. Так и работали: хозяин поливал, хозяйка кормила цыплят, гостья полола. «Как же визит этот не был похож… на визит». Прошло некоторое время, Н. Сац незаметно наблюдала за учёным. «Какой огромный у него лоб, сколько жизни в глазах – всё видят, всё время в движении». И вдруг – резкая перемена. «Глаза его вдруг стали смотреть мимо меня, куда-то внутрь. Теперь они не соединяли, а разъединяли его с внешним миром – словно был спущен железный занавес. Не договорив фразу, Эйнштейн нетерпеливо подтянул резинку холщёвых штанов, быстро пошёл к дому». На удивлённый взгляд гостьи супруга Эльза объяснила: «Альбертлю пора побыть одному в своей комнате. Сегодня он с самого утра с нами. У него в голове так сложно и так точно всё устроено…». (В семье все называли друг друга всегда с добавлением уменьшительно-ласкательного суффикса «ль»).
После отдыха собрались в гостиной за столом. Эйнштейн с гордостью наблюдал, как гостья рассматривала коллекцию скульптур, выполненных Марго. Тихонько и доверительно Эльза рассказала Наталии, что девушка – её дочь от первого брака, но Альбертль её воспитал и любит, как родную.
К столу Марго принесла пироги. Эйнштейн воскликнул: «Посмотрите, вот ещё одно чудо нашей семьи. Только руки моей Ильзль (по-русски имя звучало бы «Эльзочка» Е. К.) умеют лепить такие вкусные пирожки… Вот среди каких талантливых людей я имею счастье жить». Весь рассказ Сац пронизан искристой радостью, исходящей от Эйнштейна: «Он искренне удивлялся и восхищался «чудесами» своей жизни, в которой, по его мнению, так много красивого вносили его близкие. Ему искренне хотелось радовать, поднимать и отеплять их, черпать в их радости что-то очень дорогое и важное для него самого». За обедом Наталия с удивлением заметила, что всё уносили и приносили на стол жена и дочь, не было никакой прислуги, как в других домах. Говорили о Москве, о детском театре. Слава Богу, никакой физики. А когда Наталия попыталась было произнести заготовленный тост, хозяин прервал её. Дочь пояснила, что «Альбертль терпеть не может тосты», а Эйнштейн проворчал: «Тем более чужого сочинения». И все расхохотались. Затем была музыка. Оказалось, что Эйнштейн любил и очень неплохо играл на скрипке, Наталия ему аккомпанировала. «Хорошо прошёл этот день – просто, уютно, ласково, и кульминацией его был наш музыкальный дуэт», – завершает рассказ об этой встрече Сац.
Осенью по пути в Аргентину Наталия ещё раз посетила семью Эйнштейна на квартире в Берлине, была принята так же тепло. А когда через два года, в 1933 году, праздновали 15-летие работы Н. Сац в Театре для детей, она получила от знаменитого физика поздравительное письмо. «И я ещё раз подумала – сколько тепла и человечности вмещает это мудрое сердце!»
Прошу прощения, дорогие читатели, за затянувшийся рассказ. Но так ярка и насыщена жизнь Н.И. Сац, с такими незаурядными личностями ей довелось встречаться, так живо и метко она рассказывает о своих впечатлениях, что жаль всё это комкать. И потому –
продолжение следует.
