Один эпизод моего старорусского детства отложился в памяти особым пластом. Удивительно, но даже спустя 50 с лишним лет весьма отчетливо помню этот день. Я, школьник 4-го класса, готовлю уроки под включенное радио. Умножать и делить оно не мешает — привыкли. И вдруг из репродуктора раздается: «Передаем важное сообщение — советский человек в космосе!». Тогда я, понятно, смутно представлял, что такое космос, но голос диктора не оставлял сомнений — произошло нечто грандиозное. Успел записать фамилию первого космонавта, услышав почему-то «Какарин» вместо «Гагарин», и бросился бежать на вокзал. «Папа, Какарин в космосе!» — кричал я под паровозные гудки.
Потом была грандиозная эйфория народного ликования. Она захлестнула великую страну. Всей семьей просились «на телевизор» в соседскую квартиру (своего еще не было), чтобы посмотреть кадры спонтанных демонстраций в Москве. Да и в нашем маленьком городке жители непривычно собирались кучками и бурно обсуждали великое событие. Советские люди, привыкшие по команде выходить с портретами членов политбюро на манифестации в честь очередной годовщины Октябрьской революции, на этот раз, впервые после окончания войны, сами добровольно изъявляли желание демонстрировать гордость за свою Родину. Это был поистине национальный триумф, сплотивший, сваявший воедино советский народ. Второй раз после разгрома нацизма.
За плечами уже был ХХ съезд КПСС. Началось преодоление сталинизма, хотя в воздухе по-прежнему витало эхо зажатости и страха. Пятнадцать лет назад закончилась война. Но ожидания свободы и раскрепощения духа так и не материализовались. И вот, наконец, 12 апреля 1961 года вдруг стало тем выстраданным праздником жизни, которого так не хватало Стране Советов. И, конечно же, не случайно, что именно в это время, после полета Гагарина, начнется, хотя бы в Москве, так называемая политическая оттепель Хрущева, непродолжительный период относительной либерализации твердых, как сталь, общественных устоев. Солженицын, Тарковский, Ростропович, Сахаров, Театр на Таганке, свободолюбивые стихи у памятника Маяковскому станут продолжением Гагарина, первыми ростками того явления, которое спустя четверть века великий реформатор Горбачев, не понятый собственным народом, назовет перестройкой.
Через несколько дней после полета Советский Союз будет наблюдать за торжественным прибытием Гагарина в Москву. Вся страна, в том числе ее маленькая частичка под названием Старая Русса — у телевизоров. Развязавшийся шнурок ботинка Гагарина в момент, когда первый космонавт планеты будет рапортовать Хрущеву, только придаст церемонии на Красной площади дополнительную трогательность. Почти за полувековую — на тот момент — историю СССР весь народ будет по-настоящему плакать в третий раз. В мае 1945 года это были слезы боли, в марте 1953 года, когда умер Сталин, — слезы страха. Впервые это будут слезы радости.
После полета Гагарина космическая эра будет открывать все новые страницы, новые главы, новые тома. Первый групповой полет, первый астронавт из Америки, первая женщина в космосе, наша незабвенная «Чайка» Валентина Терешкова, первый выход в открытый космос. Но все эти знаковые события будут уже только производными от того первого старта. Для меня, как дипломата, этот день всегда будет праздничным. В «Артеке» удастся увидеться и даже сфотографироваться с самим Гагариным. Познакомлюсь и буду поддерживать добрые деловые отношения с руководительницей Росзарубежцентра В.В. Терешковой. В моей галерее визитных карточек разных времен сохранены адреса большой группы советско-российских, американских и германских космонавтов-астронавтов. Это и не случайно. На всех руководящих постах в Берлине, Бонне и Бишкеке я буду проводить знаковые мероприятия, посвященные Ю.А. Гагарину, советской и мировой космонавтике.
Теперь, в ХХI веке, мы знаем, что путь к звездам оказался для человечества более тернистым, чем думалось тогда. Обещанная Стэнли Кубриком «Космическая одиссея 2001 года» перенесена на более поздние сроки. Но земной шар по-прежнему настойчиво продвигается в звездную высь. Космос стал той сферой человеческой деятельности, в которой давно разрушены национальные границы и берлинские стены, где не существуют визовые барьеры и многочисленные таможни. Этакое большое шенгенское пространство над землей. Дай Бог идти этой дорогой и дальше. Жалко, что не нам, а нашим потомкам удастся стать свидетелями полетов землян на Марс и Венеру и, кто знает, может быть, встреч с внеземными цивилизациями, которыми давно бредят Голливуд и Мосфильм, писатели-фантасты. Ведь жизнь не раз доказывала реальность фантастических построений мирового кино и мировой литературы.
Зато в памяти моего поколения навсегда останется добродушная, застенчивая улыбка первого космонавта Юрия Гагарина и его легендарный предполетный возглас: «Поехали!». Ведь не только он, все мы, все человечество образца 1961 года оказались в новом качестве первооткрывателей космоса. Вслед за ним и мы все повторили: «Поехали!». Удивительный этот русский оборот «поехали». Сочетание в одном глаголе прошедшего, настоящего и будущего времени. Как и многое другое в России: старое соседствует с новым, прошлое — с настоящим. А все вместе, надеемся, устремлено в завтрашний день.
«Назад, в будущее» переплетено с «вперед, в прошлое». «Умом Россию не понять…», — писал консул Российской Империи в Мюнхене Федор Тютчев еще 150 лет назад. Хотелось бы, правда, чтобы и Россию когда-то стало возможно понимать умом. Чтобы понемногу все встало на свое место, и тогда — «Поехали!». Запрягаем долго — это факт, но ездим быстро. Как у Гоголя: «Какой русский не любит быстрой езды!». «Хорошо сидим!» — стало, тем не менее, девизом Страны Советов. «Поехали!» — это, надо верить, пароль России на ХХI век.
А мне иногда хочется вновь очутиться в 12-м апреля 1961 года. Вернувшись из школы, сесть за уроки под включенное радио. И когда диктор произнесет те самые слова, стремглав бежать на нашу маленькую железнодорожную станцию и наперегонки с паровозными гудками кричать, кричать во весь голос: «Папа, папа, Какарин в космосе!»
