Почему Нюрнбергский процесс долго не убеждал самих немцев
На официальном уровне Нюрнбергский процесс давно считается «судом цивилизации над варварством». Но если заглянуть в послевоенные опросы, картина получается гораздо менее торжественной. В конце 1945 года 70% немцев в американской зоне оккупации считали подсудимых виновными. Уже в 1946-м — только 50%. То есть государства результат процесса признали, а вот общественное сознание — далеко не сразу.
Народ невиновен — а дальше что?
Главный обвинитель от США Роберт Джексон в своей вступительной речи специально отделял «немецкий народ» от нацистской верхушки. Он подчёркивал: Гитлер пришёл к власти не волей большинства, а при поддержке штурмовых отрядов, концлагерей и гестапо.
Логика была проста: не обвинять нацию целиком, но дать ей возможность вместе с миром осудить преступников. На практике вышло иначе. Немцы охотно приняли тезис о «невиновности народа» и почти полностью проигнорировали приглашение «предъявить свой счёт» подсудимым. Для многих это был прежде всего суд победителей над побеждёнными, а не момент коллективного морального прозрения.
Мир ждёт покаяния, Германия хочет забыть
Союзники задумывали Нюрнберг как нечто большее, чем просто расправу по закону. Это должна была быть демонстрация: мир признаёт нацизм преступлением, а Германия — свою ответственность.
Американский генерал Люсиус Клей говорил прямо: «Мы должны показать немцам, что виновниками всех бед являются они сами».
Реальность в послевоенной Германии выглядела иначе. Журналисты и писатели отмечали: на улицах Нюрнберга мало кто жалел жертв — гораздо больше сочувствовали подсудимым. В лучшем случае предлагали «повесить всех двадцать и наконец заняться важным: едой, углём, жильём».
Любая попытка заговорить о вине упиралась во встречный вопрос: «А наши бомбардировки? А голодные зимы? А изгнание миллионов немцев с Востока?» Немецкое большинство ощущало себя не столько соучастниками, сколько очередными жертвами войны.
«А судьи кто?» — двойные стандарты
Проблему усиливала и сама конструкция процесса. Устав Нюрнбергского трибунала был подписан в августе 1945 года — буквально между Хиросимой и Нагасаки. В него внесли пункт о «беспричинном разрушении городов, не оправданном военной необходимостью».
Союзники заранее договорились не принимать аргументы защиты в стиле «tu quoque» («а вы сами не лучше»). Но в головах немцев эти сравнения всё равно работали.
Как объяснить жителям Дрездена или Нюрнберга, что за ковровые бомбардировки Варшавы Геринга следует судить, а маршала британской авиации Харриса — награждать орденами?
Похожая логика работала и вокруг понятия «преступления против человечности». Если депортация и издевательства над гражданским населением — преступление, то почему на скамье подсудимых нет, например, президента Чехословакии Эдварда Бенеша, под руководством которого были изгнаны миллионы судетских немцев? Так в массовом восприятии складывалась простая схема: Нюрнберг — это не универсальный суд для всех, а особая процедура только для проигравших.
Когда закон пишется задним числом
Ещё один спорный момент — отход от классического принципа «нет преступления и наказания без заранее принятого закона». Многие деяния нацистского режима действительно не были прописаны в старых кодексах. Юристы союзников решили: в случае особо тяжких злодеяний само преступление создаёт закон, который оно нарушает. Но под этот подход попало слишком многое: от «заговора с целью развязывания агрессивной войны» до геноцида.
Агрессивные войны, как справедливо замечали критики, раньше вели все великие державы. В итоге граница между абсолютно чудовищными практиками (конвейер смерти в концлагерях) и «обычной» большой политикой оказалась в глазах обывателя размытой.
Подсудимые быстро ухватились за это. Геринг цинично констатировал: «Если бы не Освенцим, мы ещё могли бы построить приличную защиту».
Кейс Йодля: солдат, приказы
Особый резонанс вызвало дело генерала Альфреда Йодля, начальника штаба оперативного руководства вермахта. Его обвиняли в участии в планировании агрессивной войны и в операции «Барбаросса». При этом одним из ключевых свидетелей обвинения стал генерал Паулюс — человек, который сам эти планы готовил, но теперь объяснял, что «только выполнял долг перед родиной» и осознал преступный характер войны позже.
Йодль говорил почти теми же словами: «Солдаты не ведут агрессивных войн, это политическое понятие. Солдаты выполняют свой долг». Для большинства немцев это звучало абсолютно логично. В любой армии мира неповиновение приказу карается, а тут внезапно офицера вешают за то, что он эти приказы выполнял.
При этом у обвинения был эпизод, который мог бы объяснить всё гораздо яснее: «приказ о комиссарах», предписывавший расстреливать советских политруков, не признавая их военнопленными. Йодль его завизировал, и это очевидно противоречило международному праву.
Но вместо концентрации на таких конкретных вещах обвинение взяло слишком широкий разброс тем — и сделало процесс сложным и малопонятным для простого наблюдателя.
«Сначала жратва, потом мораль»
К юридическим сомнениям добавлялась суровая реальность жизни. «Голодная зима» 1946-1947 годов стала для Германии настоящим дном. Карточки урезали, угля не хватало, городская жизнь напоминала раннесоветскую Гражданскую войну: мешочники, кражи, банды подростков, обледеневшие квартиры. На этом фоне разговоры о «коллективной вине» и моральной ответственности вызывали у многих только раздражение.
Фильмы о концлагерях, которые союзники показывали немцам в воспитательных целях, нередко производили обратный эффект: люди видели ужас, выходили из кинотеатра и возвращались в холодную, голодную реальность. В их глазах жертвы были по обе стороны фронта.
Формулу, которая идеально описывала этот период, сформулировал Бертольт Брехт: «Сначала появляется жратва, потом — мораль».
Как немцы пришли к «своему Нюрнбергу»
И всё же прогноз, что «перевоспитание немцев» займёт полвека, не оправдался. Перелом начался уже в конце 1950-х.
Два фактора сыграли ключевую роль:
Экономическое чудо
ФРГ стала одной из самых успешных стран мира. Люди почувствовали стабильность и впервые смогли оглянуться назад без страха за завтрашний день.
Новое поколение
Взрослели те, кто родился во время войны. Они помнили не «порядок при Гитлере», а голод и руины. И задавали родителям прямой вопрос: «А нельзя было обойтись без всего этого?» Постепенно в обществе стало формироваться понимание: поражение и оккупация были одновременно и крушением, и освобождением.
В 1958 году в Людвигсбурге создаётся Центральное ведомство по расследованию нацистских преступлений — инструмент, с помощью которого Германия начинает судить своих преступников уже сама, без давления извне.
Это был не финал, а начало долгого внутреннего Нюрнберга, но именно он в итоге и сделал то, чего не смог добиться трибунал 1945 года: убедил большинство немцев взглянуть на прошлое иначе.
