«Человеческая жизнь бесценна и ее надо поддерживать, какой бы разрушенной она ни казалась. Особенно если в человеке сильна воля к жизни», – именно такой девиз помогает профессору университетской клиники Франкфурта-на-Майне Валентину Герайну уже на протяжении многих лет вылечивать от рака, казалось бы, безнадежных детей и подростков. В чем же секрет выздоровления? Или это какая-то особая методика? Узнать об этом из первых рук, а именно от самого профессора, нам удалось, договорившись с ним об интервью в его педиатрической практике в Хаттерсхайме.
Краткая биография:
Профессор доктор Валентин Герайн. Родился в 1951 году. Окончил Карагандинский государственный медицинский институт, педиатрический факультет в 1974 году, в течение трех лет работал на кафедре биохимии этого же института, параллельно участковым педиатром и на скорой помощи. Буквально со студенческой скамьи начал заниматься научной работой. В 1980 году, уже работая в Одессе, эмигрировал в Западную Германию. В настоящее время преподаёт педиатрию во Франкфуртском университете, возглавляет научную группу в центре детской патологии университетской клиники им. Гуттенберга в г. Майнц.
Награды: Золотой крест в Германии за разработку лечения детского рака, за плодотворную деятельность в развитии германо-российского сотрудничества в области здравоохранения Орден дружбы народов России.
Как победить рак?
– Профессор Герайн, расскажите, как Вам удается побеждать рак?
– Уже в 90-е годы лечение детского рака стало настолько успешным, что мы вылечивали 80 процентов по основной патологии, а по некоторым позициям и 100 процентов пациентов независимо от того, с какой стадией пациент к нам попадал. Например, лимфогранулематоз, т.н. болезнь Ходжкина, даже самую запущенную 4Б стадию можно было вылечить. Нефробласто́ма (опухоль Вильмса), заболевание почек вылечивалось у 90 процентов пациентов, однако при лимфобластном лейкозе выздоравливали 80 процентов, при миелобластном лейкозе – только 65 процентов, при злокачественном заболевании кости (остеосаркома, саркома Юинга) – 70 процентов. Оставшиеся 30 или 20 процентов пациентов, то есть те, кого не смогли вылечить на местах, стояли перед вопросом: «А что теперь делать, сидеть, сложа руки, и ждать смерти? Или может быть хвататься за каждую соломинку?». Именно поэтому нередко этих детей и подростков даже в тяжелом состоянии вывозили за границу к «шаманам, целителям травами и светилам мировой медицины».
Этим пациентам предлагались на страницах бульварной прессы «целебные» яды, стимуляторы защитных сил, «новые» и «испытанные временем» препараты против рака. Для того чтобы этим пациентам действительно можно было помочь и обеспечить качественную жизнь в оставшемся отрезке времени, в этот процесс вмешивались родительские общества и их консультирующие врачи. По инициативе госпожи Герлинды Шмидт, руководителя родительского общества больных, страдающим раком г. Кёльн и Бергишес Ланд было решено организовать на базе краевой больницы г. Гуммерсбах отделение детской гематоонкологии и интенсивной медицины. Организация этого отделения и помощь «безнадежным» детям выпала на мою долю. Эта деятельность началась 01.06.1993, в тот момент, когда я покинул пост замдиректора детской гематоонкологии в университетской клинике г. Франкфурт-на-Майне.
В это отделение наряду с первичными пациентами попадали дети, от которых уже все клиники отказались. Но это был не хоспис, а все-таки клиника. Если люди обращались за помощью, то мы пытались исходя из состояния здоровья ребенка, еще раз перепроверив диагноз и предыдущее лечение, начать все сначала. В принципе это была классическая медицина, но адаптированная лично под пациента, исходя из возможностей и из метаболических особенностей данного конкретного организма. Это было время, когда железный занавес уже упал, и к нам приезжало много тяжелых пациентов из бывшего Советского Союза. У нас лечились в том числе и внуки президентов и министров, так получилось, что в клинику Gummersbach попадали самые тяжелые пациенты. И где-то 80 процентов этих детей и подростков остались жить. Мы смогли создать для них схемы индивидуального лечения, которые помогли им выжить, на основе классических общепринятых протоколов химиотерапии.
– Как же так получилось, что их признали безнадежными, а Вы смогли их вылечить?
– У некоторых детей при перепроверке диагноза были нюансы, которые позволяли нам что-то изменить в лечении. Иногда лечение не проводилось дальше, потому что в организме были какие-то инфекции, которые не распознавались или лечились не совсем адекватно. То есть была масса всяких мелких причин, которые приводили к тому, что выносился вердикт – «мы не можем дальше вас лечить». И часто это было решение не одного врача, а всех ответственных за лечение, то есть оно было принято хирургами, радиологами, химиотерапевтами, невропатологами, кардиологами, инфекционистами консультативно. Почему так получалось? Не было практики, опыта, разносторонности образования. Сегодня редко встречаются люди с энциклопедическими знаниями в области биохимии, иммунологии, психологии, и те, кто проходят все ступени образования: сначала врач, потом детский врач и только потом онколог. Сегодня все сразу очень быстро становятся онкологами и не могут своими знаниями противостоять специалисту, например, кардиологу.
«Я верю в чудеса»
– В чем же коренное отличие Вашего подхода в диагностике и лечении рака?
– Можно лечить по Гиппократу, а можно и по Ибн Сину (Авице́нна), который включил в сферу лечения знания о вселенной. То есть в успешном излечении играет роль, в какой части планеты Земля живет больной, какая у него культура, из какой семьи этот ребенок, какой по счету. Это было одно из коренных отличий нашего подхода в диагностике и лечении, названным мною психо-нейро-иммунологией. Ведь рак вылечивается не из-за того, что все раковые клетки уничтожены химиотерапией и облучением. Около полумиллиона еще остается, и мы не способны до них добраться. И этот остаток нужно убрать пациенту собственными защитными силами организма. Но эти подходы классической медицины тогда еще не были окончательно разработаны.
Например, если у ребенка «500 единиц лейкоцитов» в крови, то в России с такими показателями все лежат в больницах. А в Германии, если ребенок себя хорошо чувствует при таких показателях, его отпускали в изоляцию домой. А у нас в клинике с таким уровнем лейкоцитов дети ходили на футбольный матч, устраивали походы, пикники или уезжали в горнолыжный отпуск. У ребенка может быть даже субфебрильная температура, однако после матча он себя прекрасно чувствует, и нет никакой температуры. Когда включается желание жить и возможность видеть мир в красках, при таких впечатлениях и эмоциях в организме все начинает работать, и нет места больным клеткам, которые легче распознаются и легче уничтожаются реактивированными защитными силами организма. Мы приглашали к нам в гости Дэвида Коперфильда, Олега Попова и других знаменитых артистов, летали на военном вертолете на остров Хельголэнд и многое другое, то есть мы вызывали, так называемый, позитивный стресс. И теперь я часто получаю письма от моих бывших пациентов, они уже выросли, стали молодыми людьми, у них есть семьи и дети. Эти бывшие пациенты неимоверно счастливы и благодарны судьбе, что пройдя все ужасы химиотерапии и выздоровев от рака, они живут свою вторую жизнь насыщенно, разнообразно и бережно с ней обходятся.
– Существует мнение, что человек может сам вылечить себя от любой болезни, Вы согласны с этим?
– Да, но если бы мы знали как именно в каждом отдельном случае. Как запустить этот механизм? Например, существует нетрадиционная медицина, гомеопатия или даже экстрасенсы, множество всяких методов, и сказать, что все это ерунда и глупость – не совсем правильно. С одной стороны, человек в это верит, но с другой – есть и какие-то биофизические явления, и за счет них в организме появляются какие-то силы, которые помогают ему излечиться. Но это как две стороны медали. Одной веры может быть недостаточно, нужны еще какие-то импульсы извне. Но мы в этой области еще очень слабы. Если меня спросить, верю ли я в чудеса, да, я верю. Потому что мы хоть и очень далеко ушли вперед в наших знаниях, но и далеки от конкретного понимания того, что такое мысль, как она может проявляться, и как наши нейробиологические процессы, особенно мыслительные, влияют на людей, на их органы, ткани, активность иммунитета.
Виновата не только наследственность
– Почему вообще человек заболевает раком?
– В 1984 году в докторской диссертации одной моей ученицы мы исследовали, насколько семья, состояние психики родителей, бабушек и дедушек или наличие несчастных случаев в жизни влияет на вероятность заболевания. И в этой работе она сумела показать и выявить, что неблагоприятная ситуация в семье, когда, например, ребенок нелюбим или чувствует себя несчастным, действительно, статически увеличивает шанс заболеть раком по сравнению с тем, когда в семье ребенок любим и окружен заботой. Кроме этого, мы однозначно сумели доказать правомерность старой пословицы, что надо съесть пуд грязи, чтобы вырасти здоровым, то есть ребенок не должен расти в стерильных условиях, иначе его защитные силы не тренируются. С другой стороны большую роль играет и наследственность. Например, нейробластома на сегодняшний день у детей еще плохо лечится, если это заболевание связано с определенными изменениями в наследственной информации этой клетки, которая вызвала болезнь. Те дети, у которых нет так называемой повышенной амплификации N-myc-онкогена (увеличение числа копий ДНК) в первом году жизни, заболевая, потом сами выздоравливают. То есть организм по мере роста и дифференцировки его защитных сил, сам эти клетки и уничтожает. Мы тогда еще не знали, что дети сами вылечиваются и делали им химиотерапию, и уже от одной процедуры они выздоравливали. Но в тоже время мы видели, что некоторым из этих детей, которые по идее должны были быстро вылечиться сами или с помощью химиотерапии, становилось хуже. Вот у этих детей была повышенная амплификация N-myc-онкогена. Чаще раком заболевают первые дети в семье, дети от родителей с широким анамнезом интимных отношений до и после брака, дети с врожденным или приобретенным иммунодефицитом, статистически достоверно больше заболевают плохо или вовсе не привитые дети.
– Если у человека плохая наследственность, может ли он что-то профилактически сделать, чтобы избежать заболевания или уменьшить его тяжесть, или, в конце концов, выжить?
– Зависит еще и от того генетического дефекта, который привел эту клетку в раковое состояние. На сегодняшний день подобных дефектов очень много. С одной стороны, это генетическая предрасположенность, а с другой – все раковые заболевания детей в первую очередь врожденные. То есть ребенок, внутриутробно развиваясь, в результате воздействия каких-то факторов, получает мутацию одной какой-то определенной клетки, в которой может быть была еще и генетическая предрасположенность. В результате ребенок рождается с раковыми клетками. И потом начинает влиять следующий фактор, в какую среду попадает ребенок, как к нему относятся. Все эти факторы воздействуют на иммунитет и помогают ему дифференцированно развиваться и разобраться организму, есть ли у него раковая клетка или нет, сколько их, как с ними справиться, и тогда рак не проявляется. Но ведь плохая наследственность – это лишь одна сторона, но надо просто хотеть долго жить! Стать долгожителем! У меня есть два принципа в борьбе с болезнью: «Если вы идете в гору, то можно смотреть на вершину и мотивировать себя дойти до нее, и перенести все, что встречается по пути». Есть и второй вариант, я его больше предпочитаю: «Я знаю, что там высоко, но я смотрю себе под ноги и радуюсь каждому шагу, приближающему меня к моей цели». Маленькими шажками мы делаем все необходимое, чтобы дойти до вершины и выздороветь, но это каждодневный труд. Детям это легче понять, когда речь идет о сегодня и завтра. Лечение становится успешнее, если параллельно к этому в процесс достижения вершины включаются положительные эмоции.
«На линии фронта»
– Что Вам дает работа здесь, в своей практике, ведь у Вас столько дел помимо этого?
– Моя работа педиатром дает мне ощущение передней «линии фронта», ведь жизнь меняется, теперь другое детское питание и прививки, все это надо знать не понаслышке, я должен это знать сам. Да и дети сегодня другие, нежели чем 40 лет назад. Сегодня дети попадают в этот мир более зрелые, но что касается здоровья – они большие «мимозы», чем раньше.
– Вы не думали о том, чтобы запатентовать свой метод лечения?
– Это мое понимание, мой подход к лечению рака. Однако это является всемирным достоянием и все его используют в той мере, в какой считают нужным или способны, исходя из своих знаний. Я стараюсь воспринимать этот мир во всей его совокупности материального и духовного, как его воспринимал Авице́нна. Мой многолетний опыт (а я более 40 лет работаю в области онкологии), помог мне понять, что именно любовь является двигателем здоровья и психо-нейро-иммунология играет важную роль при излечении рака. И мне не хотелось бы, чтобы все то, что мне дала природа, ушло вместе со мной, поэтому я всегда с удовольствием тратил немало времени на обучение и создание научных кадров. Среди моих учеников и учениц более десяти профессоров, свыше ста кандидатов и докторов наук. Они работают во всех клиниках бывшего Союза, в России, Казахстане, Белоруссии, Киргизии, Грузии, а также в США, Канаде, Греции и т.д. Через них я пытаюсь в той или иной степени донести свое понимание лечения рака, и надеюсь, что в меру их возможностей они будут продолжать мое дело. В практике в Хаттерсхайме я работаю уже 10 лет и параллельно к основной своей деятельности продолжаю помогать приезжающим в Германию врачам-переселенцам получить признание медицинского диплома и образования, а также пройти необходимую для этого практику. С нашей помощью они получают разрешение на работу, возможность подготовиться к экзамену и перенять стиль и философию нашей работы в своей последующей медицинской карьере.
– Как работает Ваш метод в России?
– У нас был совместный германо-российский проект в области медицины, мы построили в России и Казахстане 12 онкогематологических центров для лечения детей, эти клиники успешно работают уже более 25 лет. Сегодня я туда приезжаю на юбилеи и праздники, делаю обходы, и часто «вылавливаю» детей с редкой неординарной патологией, мы стараемся их поддерживать. Иногда к нам приезжают дети по гуманитарной помощи через фонд. Я слежу за лечением, за правильно выполненной реабилитацией, нередко мы приглашаем маму, ребенка и лечащего врача одновременно сюда в Германию. Ведь когда дети заболевают, то для всех родителей панацея – это Германия, Англия, Израиль. Но и в России созданы свыше 60 центров гематоонкологии и подготовлены врачи, имеются нужные лекарства и правильный подход, и там можно вылечить. А вот когда они уже подлечились, мы берем их посмотреть Германию. Дети получают от этого удовольствие, этот последний закрепительный момент тоже важен исходя из психо-нейро-иммунологии: «Я ведь выздоровел, я к этому стремился, чтобы выздороветь и увидеть Германию, пообщаться с врачами, которые мне помогли». Можно сказать, что это мой вид реабилитации. Исполнилась мечта ребенка, и теперь он здоров.
Беседовала Виктория Монеткина
