Такого никто из моих собеседников – российских дипломатов и гостей вечера – припомнить не смог: торжественно отметить 22 июня 1941 года – годовщину нападения фашистской Германии на Советский Союз, да в этот раз еще и круглую дату, 70-летие со дня начала Великой Отечественной войны – самой страшной в истории нашего народа, собрались совместно (!) русские и… немцы. Столь необычная встреча в российский «День памяти и скорби» (официально объявленный Указом Президента РФ Бориса Ельцина от 8.06.1996 г.) людей из двух стран, бывших военных противников, проводился здесь, на территории Генконсульства РФ в Бонне, впервые.
Часть первая: память и скорбь – общие
Свидетельствую: переполненный консульский зал – а публики собралось так много, что организаторам пришлось ставить дополнительные кресла – чутко воспринимал и архивные военные кадры, шедшие под великую песню «Вставай, страна огромная…», и проникновенные слова памяти и скорби по бесчисленным жертвам войны, произнесенные с трибуны Генеральным консулом РФ в Бонне Евгением Шмагиным и статс-секретарем Министерства юстиции Северного Рейна-Вестфалии г-жой Бригитте Мандт, и пронзительной театрализованной композицией «Письма о любви, или отправитель – Война…», представленной на двух языках актерами молодежного театра «Матрикс» («Matrix») из Майнца.
Главная мысль, объединявшая всех в этот вечер: «Чтоб не повторилось!». Вот несколько мнений участников.
Вольфганг Хельд (Wolfgang Held) из Эссена, член «Volksbund Deutsche Kriegsgräberfürsorge» («Народного союза по сохранению могил Второй мировой»):
– Эта дата для немцев и для меня лично – особая. Я принадлежу, конечно, к послевоенному поколению, но через мою 30-летнюю работу в «Volksbund» (а за это время мы создали и обустроили множество воинских кладбищ, связанных с солдатами, погибшими во Второй мировой войне на немецкой земле), я ощущаю свою постоянную связь с прошлым, с исторической и культурной памятью. Так как сохранение памяти о прошлом ведет нас в наше будущее. Эта жуткая война и страшные преступления против человечности никогда не должны быть забыты нами и будущими поколениями наших народов.
Г-жа доктор Бригитте Мандт (Brigitte Mandt), статс-секретарь Министерства юстиции СРВ:
– Эта трагическая дата – 70-я годовщина немецкого нападения на СССР – дает нам повод отдать долг памяти 28 млн. советских жертв. И сегодня мы чувствуем растерянность перед по-человечески непонятным, страшным числом жертв этой идеологически мотивированной и презирающей человека истребительной войны национал-социалистов. Мы, послевоенное поколение, обязаны помнить о миллионах жертв нацистской диктатуры (в том числе евреев – жертв Холокоста и других групп пострадавших) и не терять из виду преступников. Известно, что уже весной 1941-го, при подготовке немецкого нападения на СССР, нацисты планировали умерщвление миллионов людей, гражданских лиц и военнопленных. Необходимо в наше сегодняшнее время с взаимным уважением подчеркивать общее, а не разделяющее нас. Наша и будущих поколений обязанность – не забывать ужасов истории. Жертвы обязывают нас, чтобы мы запрещали все формы дискриминации и нетерпимости и решительно противились каждому проявлению ненависти.
Архиепископ Лонгин, Постоянный представитель Русской православной церкви в Германии:
– Вспоминаю этот день – 22 июня 1941 года – шоковое событие, о последствиях которого никто не имел понятия. И это было одной из причин, почему Сталин в этот день и в последующие дни не выступил перед народом, он растерялся. А местоблюститель патриаршего престола митрополит Сергий, будущий патриарх, на следующий же день – 23 июня – уже воззвал весь народ защищать Родину. Раньше, чем Сталин, чем Политбюро, чем правительство. Именно голос церкви к народу прозвучал самым первым: «Братья и сестры, давайте защитим Родину от коричневой чумы, которая на нас идет». А тот факт, что этот день отмечают вместе с нами также и немцы – знаменательно. Нам нужно вместе анализировать прошлое, трезво оценить его и сделать все для того, чтобы, самое главное, ни в коем случае такое никогда не повторилось.
Владимир Качалов, ветеран войны, защитник блокадного Ленинграда, ныне житель Дюссельдорфа:
– Для меня этот день – 22 июня 1941-го – день воспоминания о самом страшном, что случилось в моей жизни. Я пришел сегодня сюда для того, чтобы с удовольствием убедиться, что памяти о войне предаются и молодые, что очень полезно и педагогично со стороны консульства – не давать забыть то, что на самом деле происходило с их отцами и дедами в нашей общей истории, пусть эти события и не всегда приятны для воспоминаний. А то, что день этот отмечается здесь русскими вместе с немцами, я считаю, безусловно, позитивным. Это – взор в будущее. Чтобы, не дай бог, такое никогда не повторилось!
Гюнтер Хандке (Günther M. Handke), председатель правления немецкого отделения Горбачев-Фонда:
– Ту мировую катастрофу, ту человеческую трагедию 1941-1942 гг. невозможно забыть, и это совершенно непростительно по отношению к развязавшим эту жуткую войну. Много моих русских друзей, с которыми я в 90-е годы познакомился, и те, с кем я позже подружился здесь, в Германии, как я убедился, до сих пор не забыли этих трагических событий нашей общей истории. Однако в их душах нет вражды к сегодняшним немцам. И я тоже верю: русско-немецкие отношения будут лишь укрепляться со временем – ведь мы живем в одном Европейском доме.
Генконсул РФ в Бонне Евгений Шмагин:
– Сегодняшняя, совместная россиян с немцами, встреча в «День памяти и скорби» лишний раз свидетельствует о том, что наши взаимоотношения созрели до такого уровня, когда мы спокойно можем поговорить не только о сегодняшнем дне, но и о печальных страницах нашего общего прошлого. И, хотя и радует, что зал был полный, но несколько огорчает то, что, к сожалению, не все с немецкой стороны приняли наше приглашение… Надо честно сказать: мне кажется, многие в Германии уже изрядно подзабыли то, что случилось в сентябре 1939-го, потом – 22 июня 1941-го… Сами наши немецкие коллеги сегодня все в один голос благодарили наше консульство за это мероприятие и единодушно утверждали, что чем больше будет таких памятных совместных встреч русских и немцев как напоминание о том, что случилось, тем лучше будет для сегодняшнего и завтрашнего дня в отношениях и сотрудничестве наших двух стран и народов. Это полезно не столько для нас, мы-то не забываем об этих уроках прошлого, но еще больше – для немцев.
Часть вторая: «Русский язык спас мне жизнь»
Он уже не возразит из скромности в ответ на эту реальную оценку его труда: больше него вряд ли кто еще на Западе сделал столько полезного для русской литературы в XX веке. Да, уже не возразит… Крупнейший из послевоенных немецких ученых-славистов, тончайший знаток русского языка, директор Института славистики Кёльнского университета, автор первого в мире «Лексикона русской литературы ХХ века», профессор Вольфганг КАЗАК скончался в своём доме в рейнском городке Мухе, не дожив десяти дней до 76-летия.
А за два года до этого мне повезло: профессор Казак, обычно не очень-то жалующий своим вниманием иммигрантскую прессу, согласился на беседу с русским журналистом:
– …Господин Казак, мы с Вами не сможем обойтись без того, чтобы хотя бы в нескольких словах не рассказать читателю о Вашей непростой судьбе, о том, как Вы стали человеком, посвятившим свою жизнь русскому языку.
– Пожалуйста. Итак, я – 1927 года рождения. В 1943 году меня, как и других мальчиков моего возраста, призвали на военную службу: сперва в противоздушные войска в качестве «Luftwaffenhelfer», а в начале 1945-го – в армию, где мне удалось стать санитаром. И 24 апреля я попал на фронт вблизи Берлина, а уже 30-го… меня взяли в плен польские войска. Поляки стали ругать меня за то, что я в них стрелял, на что я ответил: как раз совсем не стрелял, так как был санитаром. Они взяли мою винтовку, которая валялась рядом, и… начали дико хохотать: ствол внутри весь был покрыт ржавчиной. Это сразу же изменило мое положение, может быть, спасло мне жизнь. И далее я был полтора года в советском плену, куда меня передали поляки…
– Как Вы относились тогда и относитесь сейчас к тем людям, что держали Вас в плену? Остался ли у Вас после этого какой-то осадок неприязни?
– Это для меня абсурдный вопрос! Такой проблемы не существует. Если хотите знать, самой своей жизнью я обязан русскому офицеру, «оперу» НКВД по фамилии Гришечкин. Он вызвал меня из больницы, полуживого, узнав, что я к тому времени уже немного владел русским языком… Мы все в этом лагере, пленные, практически умирали от истощения. Как говорят у немцев, мёрли, как мухи…
– …У русских тоже так говорят…
– …так как получали на питание лишь треть или даже четверть минимума, который необходим для того, чтобы просто выжить… Находясь в этом жутком состоянии в плену, я для себя четко понял, что выжить смогу, скорее всего, если изучу русский язык. При этом сознавал, что таким путем могу сохранить свое здоровье, но, наверное, дольше буду оставаться в плену, может быть, даже всю жизнь…
– Как Вы решились изучить язык в условиях плена? Без пособий и словарей?!
– Я узнал, что у одного из пленных эти книги были. Кто-то мне их принес на пару дней. Я переписал то, что мне было нужно, и стал учить русский язык самостоятельно… А через 6 недель выяснилось, что освободилось место переводчика на кухне. Две или три недели я работал там переводчиком, питался нормально, даже мог помочь друзьям своей пайкой. И тут меня вызвали к «оперу» Гришечкину. Я понятия не имел, зачем… Допроса не боялся, так как у меня, с точки зрения политической (отношения к нацистам и т.п.), была самая чистая совесть, какая только может быть: мой папа в 1933-м сразу же потерял свою работу. Я имел счастье вырасти в совершенно антифашистской, антинацистской семье! Мой папа – Герман Казак – писатель, он стал известным после падения Третьего рейха, а с 1953 года десять последующих лет он был президентом Немецкой академии литературы и языка. Его главный роман «Die Stadt hinter dem Strom» – «Город за рекой», изданный в 1947 году, был переведен вскоре на многие языки, а на русский – только при Горбачеве: советская цензура понимала, что его критика нацистского тоталитаризма полностью подходит и к советскому…
Папа был для всего мира как бы доказательством того, что и под Гитлером существовали настоящие «внутренние» эмигранты, что подлинная, честная литература продолжала жить даже в это время, то есть были люди, которые не только не приспосабливались, а продолжали создавать настоящую немецкую литературу.
Медсестра, ведшая меня к «оперу», пыталась меня подбодрить: «Мальчик, не бойся»… Только тогда я понял, что положение опасное, надо быть начеку. Допрос велся по-русски, и он стал для меня первой отличной возможностью доказать, прежде всего самому себе, могу ли я уже общаться на русском. Оказалось – могу! А еще через некоторое время он спас меня от «подписки» (согласия на сотрудничество в качестве гэбэшного сексота – Г.К.).
– Как это произошло?
– Однажды меня, как владеющего русским, вызвали в кабинет, где, кроме Гришечкина, сидели еще несколько офицеров. Меня эти офицеры о чем-то спрашивали, я что-то мямлил… Все это время Гришечкин молча и внимательно смотрел на меня. Я не все понял, но чувствовал, о чем идет речь. Вдруг Гришечкин говорит офицерам: «Вы что, не видите, что он еще недостаточно владеет русским, не стоит с ним терять времени, надо вызвать его позже»… И вдруг как заорет на меня: «Во-о-он отсюда!!!»… Это, как я сразу сообразил, была показная грубость, рассчитанная на офицеров. Просто он, таким образом, решил меня спасти. И я, конечно, был ему в душе очень благодарен за это. А через четыре месяца был транспорт на родину: часть самых слабых пленных отпускали в Германию. Но меня… в алфавитном списке не оказалось. В это время я, кстати, был тяжело болен, на грани смерти. Но… в списке после какого-то пленного с фамилией на «Я» или «Ю», то есть в конце алфавита, были приписаны я и еще трое пленных, отправляемых в Германию (мне стало ясно, кто эту приписку сделал, защищая мою фамилию еще тремя другими). Сам Гришечкин ехал в этом эшелоне начальником НКВД и… взял меня в свой вагон. Вагон был товарный, как и все остальные, но с печкой, кроватями для офицеров и… одними огромными нарами для меня. И все две недели, пока мы ехали из Кузнецка (под Пензой) до Франкфурта-на-Одере, я немного работал переводчиком, меня кормили. Таким образом, я был освобожден из плена, вернулся домой. То есть русский язык спас мне жизнь…
Думаю, теперь вы понимаете, что в той ситуации 19-летний мальчик иначе поступить не мог, кроме как получше выучить русский язык и вообще посвятить свою жизнь этому языку. Я чувствовал в этом и подарок, и задание судьбы, волю Божью. Поэтому я выбрал профессию переводчика. Сдал снова в Потсдаме, моем родном городе, экзамен на аттестат зрелости, потом переехал в Гейдельберг, где с помощью моего отца получил место в Институте переводчиков университета, по окончании которого в 1951 году сдал экзамен на устного переводчика. Через два года в Гёттингенском университете получил степень доктора филологии, написав работу о Гоголе. Словом, без моего плена в СССР и без капитана Гришечкина мы бы с Вами сейчас не сидели здесь…
В плену я пережил подобные ощущения не только от общения с офицером Гришечкиным. Но и, например, такой случай: мы, пленные, направлялись в товарном поезде в Куйбышев (ныне Самара. – Г.К.), в место расположения лагеря. В один из дней нам позволили выйти из вагонов. Там, вблизи железнодорожного полотна, стояли пять-шесть домов. Естественно, общаться с нами населению запрещалось. Одна русская женщина принесла два ведра воды, чтоб пленные утолили жажду. Это тут же заметил один из конвоиров и прогнал ее. Она успела раздать всю свою воду и исчезла. И тут же… возникла в другом месте, напоила других пленных немцев… Я понял, что для русских жителей мы были несчастными людьми, которые нуждались в помощи. Неважно – немецкими, русскими либо какими-то иными несвободными людьми. Именно на этом основывается, если хотите, все мое отношение, возникшее тогда к русским. И, будучи в плену, я пережил несколько подобных ситуаций, которые заронили в моей душе доверие и внутреннюю близость к русским.
